Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Старинные люди, мой отец! Не нынешний был век. Нас ничему не учили. Бывало, добры люди приступят к батюшке, ублажают, ублажают, чтоб хоть братца
отдать в школу. К статью ли, покойник-свет и руками и ногами, Царство ему Небесное! Бывало, изволит закричать: прокляну
ребенка, который что-нибудь переймет у басурманов, и не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет.
— Знаете ли, Петр Петрович?
отдайте мне на руки это —
детей, дела; оставьте и семью вашу, и
детей: я их приберегу. Ведь обстоятельства ваши таковы, что вы в моих руках; ведь дело идет к тому, чтобы умирать с голоду. Тут уже на все нужно решаться. Знаете ли вы Ивана Потапыча?
— Николаю
отдайте, да приходите же после с
детьми проститься.
Борис. Ну, да. Уж он и теперь поговаривает иногда: «У меня свои
дети, за что я чужим деньги
отдам? Через это я своих обидеть должен!»
Райский съездил за Титом Никонычем и привез его чуть живого. Он похудел, пожелтел, еле двигался и, только увидев Татьяну Марковну, всю ее обстановку и себя самого среди этой картины, за столом, с заткнутой за галстук салфеткой, или у окна на табурете, подле ее кресел, с налитой ею чашкой чаю, — мало-помалу пришел в себя и стал радоваться, как
ребенок, у которого отняли и вдруг опять
отдали игрушки.
— Известно что… поздно было: какая академия после чада петербургской жизни! — с досадой говорил Райский, ходя из угла в угол, — у меня, видите, есть имение, есть родство, свет… Надо бы было все это
отдать нищим, взять крест и идти… как говорит один художник, мой приятель. Меня отняли от искусства, как
дитя от груди… — Он вздохнул. — Но я ворочусь и дойду! — сказал он решительно. — Время не ушло, я еще не стар…
Иногда, напротив, он придет от пустяков в восторг: какой-нибудь сытый ученик
отдаст свою булку нищему, как делают добродетельные
дети в хрестоматиях и прописях, или примет на себя чужую шалость, или покажется ему, что насупившийся ученик думает глубокую думу, и он вдруг возгорится участием к нему, говорит о нем со слезами, отыскивает в нем что-то таинственное, необычайное, окружит его уважением: и другие заразятся неисповедимым почтением.
— Да мне удобнее, я с Тарасом вместе, — сказал он. — Да вот еще что, — прибавил он, — до сих пор я еще не
отдал в Кузминском землю крестьянам, так что в случае моей смерти твои
дети наследуют.
— Если же я и
отдам, то одно, что могу сказать, это то, что всё остальное будет их, так как едва ли я женюсь, а если женюсь, то не будет
детей… так что…
— Если человек, которому я
отдала все, хороший человек, то он и так будет любить меня всегда… Если он дурной человек, — мне же лучше: я всегда могу уйти от него, и моих
детей никто не смеет отнять от меня!.. Я не хочу лжи, папа… Мне будет тяжело первое время, но потом все это пройдет. Мы будем жить хорошо, папа… честно жить. Ты увидишь все и простишь меня.
Слышал я потом слова насмешников и хулителей, слова гордые: как это мог Господь
отдать любимого из святых своих на потеху диаволу, отнять от него
детей, поразить его самого болезнью и язвами так, что черепком счищал с себя гной своих ран, и для чего: чтобы только похвалиться пред сатаной: «Вот что, дескать, может вытерпеть святой мой ради меня!» Но в том и великое, что тут тайна, — что мимоидущий лик земной и вечная истина соприкоснулись тут вместе.
Это он припомнил о вчерашних шести гривнах, пожертвованных веселою поклонницей, чтоб
отдать «той, которая меня бедней». Такие жертвы происходят как епитимии, добровольно на себя почему-либо наложенные, и непременно из денег, собственным трудом добытых. Старец послал Порфирия еще с вечера к одной недавно еще погоревшей нашей мещанке, вдове с
детьми, пошедшей после пожара нищенствовать. Порфирий поспешил донести, что дело уже сделано и что подал, как приказано ему было, «от неизвестной благотворительницы».
Тут влюбится человек в какую-нибудь красоту, в тело женское, или даже только в часть одну тела женского (это сладострастник может понять), то и
отдаст за нее собственных
детей, продаст отца и мать, Россию и отечество; будучи честен, пойдет и украдет; будучи кроток — зарежет, будучи верен — изменит.
Аксинье поручили надзор за тирольской коровой, купленной в Москве за большие деньги, но, к сожалению, лишенной всякой способности воспроизведения и потому со времени приобретения не дававшей молока; ей же на руки
отдали хохлатого дымчатого селезня, единственную «господскую» птицу;
детям, по причине малолетства, не определили никаких должностей, что, впрочем, нисколько не помешало им совершенно облениться.
Рахель
отдала 200 р., больше у нее не было, остальное она пришлет дня через три, через Мерцалову, забрала вещи и уехала, Мерцалова посидела еще с час, но пора домой кормить грудью
ребенка, и она уехала, сказавши, что приедет завтра проводить на железную дорогу.
В августе 1850 года, желая оставить Швейцарию, моя мать потребовала залог, но цюрихская полиция его не
отдала; она хотела прежде узнать о действительном отъезде
ребенка из кантона.
Апостол-воин, готовый проповедовать крестовый поход и идти во главе его, готовый
отдать за свой народ свою душу, своих
детей, нанести и вынести страшные удары, вырвать душу врага, рассеять его прах… и, позабывши потом победу, бросить окровавленный меч свой вместе с ножнами в глубину морскую…
Сначала были деньги, я всего накупила ему в самых больших магазейнах, а тут пошло хуже да хуже, я все снесла «на крючок»; мне советовали
отдать малютку в деревню; оно, точно, было бы лучше — да не могу; я посмотрю на него, посмотрю — нет, лучше вместе умирать; хотела места искать, с
ребенком не берут.
По прошествии же данного срока предписывалось всех годных к военной службе
отдать в солдаты, остальных отправить на поселение, отобрав
детей мужеского пола.
Тем не менее на первый раз она решилась быть снисходительною. Матренку сослали на скотную и, когда она оправилась, возвратили в девичью. А приблудного сына окрестили, назвали Макаром (всех приблудных называли этим именем) и
отдали в деревню к бездетному мужику «в
дети».
Правда, что Ненила, которой его «в
дети»
отдали, доброй бабой слыла, да ведь и у добрых людей по чужом
ребенке сердце разве болит?
Никаким подобным преимуществом не пользуются
дети. Они чужды всякого участия в личном жизнестроительстве; они слепо следуют указаниям случайной руки и не знают, что эта рука сделает с ними. Поведет ли она их к торжеству или к гибели; укрепит ли их настолько, чтобы они могли выдержать напор неизбежных сомнений, или
отдаст их в жертву последним? Даже приобретая знания, нередко ценою мучительных усилий, они не
отдают себе отчета в том, действительно ли это знания, а не бесполезности…
— Ну, теперь я, по крайности, хоть
детьми займусь! — сказала она себе и действительно всю страстность горячего материнского сердца
отдала этим
детям.
Нищенствуя,
детям приходилось снимать зимой обувь и
отдавать ее караульщику за углом, а самим босиком метаться по снегу около выходов из трактиров и ресторанов. Приходилось добывать деньги всеми способами, чтобы дома, вернувшись без двугривенного, не быть избитым. Мальчишки, кроме того, стояли «на стреме», когда взрослые воровали, и в то же время сами подучивались у взрослых «работе».
— Нет, — ответил он с усилием. — Но это ничего, потому что… Я
отдал все это… ему…
ребенку и… и всем…
Ее хотели
отдать за десятилетнего
ребенка.
Петр Васильич принес с собой целый ворох всевозможных новостей: о том, как сменили Карачунского и
отдали под суд, о Кожине, сидевшем в остроге, о Мыльникове, который сейчас ищет золото в огороде у Кожина, о Фене, выкинувшей
ребенка, о новом главном управляющем Оникове, который грозится прикрыть Рублиху, о Ермошке, как он гонял в город к прокурору.
Аграфена видела, что матушка Енафа гневается, и всю дорогу молчала. Один смиренный Кирилл чувствовал себя прекрасно и только посмеивался себе в бороду: все эти бабы одинаковы, что мирские, что скитские, и всем им одна цена, и слабость у них одна женская. Вот Аглаида и глядеть на него не хочет, а что он ей сделал? Как родила в скитах, он же увозил
ребенка в Мурмос и
отдавал на воспитанье! Хорошо еще, что ребенок-то догадался во-время умереть, и теперь Аглаида чистотою своей перед ним же похваляется.
Отдавши все приказания по дому, пошел перекрестить сонных
детей, благословил их в кроватках и отправился наверх спать.
— Да не только нового приюта, а и новой жизни, Дмитрий Петрович, — говорила Полинька. — Теперь я ясно вижу, что это будет бесконечная глупая песенка, если вы не устроитесь как-нибудь умнее.
Ребенка вам
отдадут, в этом будьте уверены. Некуда им деть его: это ведь дело нелегкое; а жену обеспечьте: откупитесь, наконец.
— Да что это вы говорите, — вмешалась Бертольди. — Какое же дело кому-нибудь верить или не верить. На приобретение
ребенка была ваша воля, что ж, вам за это деньги платить, что ли? Это, наконец, смешно! Ну,
отдайте его в воспитательный дом. Удивительное требование: я рожу
ребенка и в награду за это должна получать право на чужой труд.
Дети будут пить чай, обедать и ужинать у себя в комнатах; я
отдаю вам еще столовую, где они могут играть и бегать; маленьким с большими нечего мешаться.
Вторая приехавшая тетушка была Аксинья Степановна, крестная моя мать; это была предобрая, нас очень любила и очень ласкала, особенно без других; она даже привезла нам гостинца, изюма и черносливу, но
отдала тихонько от всех и велела так есть, чтоб никто не видал; она пожурила няньку нашу за неопрятность в комнате и платье, приказала переменять чаще белье и погрозила, что скажет Софье Николавне, в каком виде нашла
детей; мы очень обрадовались ее ласковым речам и очень ее полюбили.
Она сказала: «Карл Иваныч!
отдаю вам своих
детей, любите их, и я никогда не оставлю вас, я успокою вашу старость».
Детей у них была одна дочь, маленькая еще девочка, и два сына, которых они готовились
отдать в первоклассные училища.
— Не знаю, — начал он, как бы более размышляющим тоном, — а по-моему гораздо бы лучше сделал, если бы
отдал его к немцу в пансион… У того, говорят, и за уроками
детей следят и музыке сверх того учат.
— Однако в двенадцатом году они служили не себе в карман, — сказал ему, в свою очередь, Абреев, — они
отдавали на службу
детей своих, своих крестьян, сами жгли свое имущество.
— Непочтителен. Я уж его и в смирительный за непочтение сажал — всё неймется. Теперь на фабрику к Астафью Астафьичу — англичанин, в управителях у меня живет — под начало его
отдал. Жаль малого — да не что станешь делать! Кажется, кабы не жена у него да не
дети — давно бы в солдаты сдал!
— Голубчик! — воскликнула она. —
Дети, самые дорогие нам куски сердца, волю и жизнь свою
отдают, погибают без жалости к себе, — а что же я, мать?
—
Дети начали стыдиться родителей, говорю! — повторил он и шумно вздохнул. — Тебя Павел не постыдится никогда. А я вот стыжусь отца. И в дом этот его… не пойду я больше. Нет у меня отца… и дома нет!
Отдали меня под надзор полиции, а то я ушел бы в Сибирь… Я бы там ссыльных освобождал, устраивал бы побеги им…
— Что вы мне очки втираете?
Дети? Жена? Плевать я хочу на ваших
детей! Прежде чем наделать
детей, вы бы подумали, чем их кормить. Что? Ага, теперь — виноват, господин полковник. Господин полковник в вашем деле ничем не виноват. Вы, капитан, знаете, что если господин полковник теперь не
отдает вас под суд, то я этим совершаю преступление по службе. Что-о-о? Извольте ма-алчать! Не ошибка-с, а преступление-с. Вам место не в полку, а вы сами знаете — где. Что?
— Ну, хорошо, — говорит, — ну, не хочешь
дитя мне
отдать, так по крайней мере не сказывай, — говорит, — моему мужу, а твоему господину, что ты меня видел, и приходи завтра опять сюда на это самое место с
ребенком, чтобы я его еще поласкать могла.
— Вот, — говорит, — тут ровно тысяча рублей, —
отдай нам
дитя, а деньги бери и ступай, куда хочешь.
— Жаться, мол, она глупый
ребенок — она тоже и ко мне жмется, а
отдать я ее не
отдам.
Так, когда Софья Ивановна, не устававшая говорить про свою племянницу, рассказала мне, как Варенька в деревне, будучи
ребенком, четыре года тому назад
отдала без позволения все свои платья и башмаки крестьянским
детям, так что их надо было отобрать после, я еще не сразу принял этот факт как достойный к возвышению ее в моем мнении, а еще подтрунивал мысленно над нею за такой непрактический взгляд на вещи.
— Идем, идем! — вскричала как в истерике Лиза, опять увлекая за собою Маврикия Николаевича. — Постойте, Степан Трофимович, — воротилась она вдруг к нему, — постойте, бедняжка, дайте я вас перекрещу. Может быть, вас бы лучше связать, но я уж лучше вас перекрещу. Помолитесь и вы за «бедную» Лизу — так, немножко, не утруждайте себя очень. Маврикий Николаевич,
отдайте этому
ребенку его зонтик,
отдайте непременно. Вот так… Пойдемте же! Пойдемте же!
— Это вы так теперь говорите, а как у вас явится
ребенок, тогда ни вы, ни я на чужие руки его не
отдадим, а какая же будет судьба этого несчастного существа, вслед за которым может явиться другой, третий
ребенок, — неужели же всех их утаивать и забрасывать куда-то без имени, без звания, как щенят каких-то?..
— Говорят, что нет, и что ныне они
детей своих или подкидывают кому-либо, или увозят в города и
отдают в воспитательные дома, — объяснил владыко.
— Я до сих пор опасаюсь и только думаю, что
ребенка можно будет скрыть,
отдать к кому-нибудь на воспитание.